Так, начинается! Спрашиваю:

– Как у него очутилась рукопись?

– Мы соседи по дому (жил Сэм на Самотеке в доме УПДК – Управления по обслуживанию дипломатического корпуса), он большой поклонник «Тяжелого песка» и, увидев у меня «Детей Арбата», попросил почитать. Я дал. Рукопись лежала у него на столе, горничная из УПДК обратила на нее внимание, они все там из КГБ, и, конечно, доложила куда следует, а на другой день он уехал в Стокгольм на рождественские каникулы и взял рукопись с собой, чтобы ее дочитать, поскольку я его торопил. Вез открыто, в прозрачном пластиковом пакете, и вот случилась такая беда, на таможне отобрали.

– Когда это произошло?

– Дней десять назад.

– Почему же только сейчас ты мне об этом говоришь?

– Он вчера прилетел, явился ко мне вечером и все рассказал. Было уже поздно ехать в Переделкино, а сегодня с утра мы с Аннет прямо к вам.

Некоторое время мы шли молча. Потом я сказал:

– Что ты предлагаешь делать?

– Это мы с ним обсудили и пришли к одному решению. Я хочу согласовать его с вами.

– Давай, говори!

– Требовать возврата рукописи бесполезно, она конфискована, такие вещи они редко возвращают. Но его могут вызвать для объяснения. И мы решили… Не знаю, как вы к этому отнесетесь?

– Говори, говори!

– Он скажет так, как это было на самом деле: я ему дал «Детей Арбата» на короткий срок, он не успел дочитать, поэтому и взял с собой в Стокгольм. Если вызовут меня, я подтвержу, да, это я дал ему рукопись.

– А у тебя спросят: где ты взял?

– В том-то и дело. Поэтому мы и приехали к вам. Я должен говорить только правду: рукопись я получил у вас. Но без вашего разрешения дал своему соседу. Поступил легкомысленно, а он еще легкомысленнее. Мне крайне неудобно перед вами, я вас подвел, но поймите, Анатолий Наумович, если меня вызовут, я, ничего другого сказать не могу.

– И не надо, – ответил я Самуэлю, – куда бы ни вызывали, где бы ни спрашивали, будем говорить так, как оно было в действительности.

Рахлины сели в машину и вернулись в Москву. Я был расстроен, нелепая история… И так просто этого не оставят. А предпринимать что-либо действительно бесполезно. Надо ждать. Меня, конечно, не тронут: «Тяжелый песок» знают во всем мире, да и на родине я достаточно известен. Но при нашем беззаконии могут устроить обыск, изъять оставшиеся экземпляры рукописи, черновики. Это мы понимали. Тане было девять лет, когда ночью пришли арестовывать ее мать, так что она знала, что такое обыск. И я знал: мне было двадцать два года, когда пришли за мной.