– Костя, что произошло, как мои дела?

– Твои… Вроде все в порядке.

– Брось, Костя! Скажи мне, останется между нами.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь… В издательском плане на будущий год книга твоя стоит… Сталинская премия… Секцию ты прошел, Комитет прошел, как в Совете Министров, – он пожал плечами, – решение еще не опубликовано.

Намек ясен. Дело в премии. Так я и думал.

– А что было на Совете Министров?

Он опять пожал плечами:

– Меня туда не зовут.

– Кто же там был?

– Фадеев в отъезде, в ГДР. Значит, Симонов. Поехал я в «Литературную газету», там работал писатель Николай Атаров, он написал первую рецензию на «Водителей», был ко мне расположен. Попросил его узнать, что произошло с моей премией.

– А что случилось? – спросил Атаров.

– Не знаю. Но что-то произошло. Хорошо бы выяснить.

Атаров прошел к Симонову, вскоре вернулся: Симонов на том заседании Совета Министров не был, был Сурков.

Возвратился я в Союз писателей, размышляя по дороге об аппаратной умелости Воронкова: на то, что дело в премии, намекнул туманно, но называть имя своего начальника Суркова не стал. Если Сурков у меня спросит: «Кто тебе сказал, что я был на заседании?», я отвечу: «Симонов».

Прихожу к Суркову.

– Алеша, что произошло на заседании Совмина?

– Ничего не произошло.

– Скажи правду, я знаю: что-то случилось.

– Знаешь, зачем спрашиваешь?

– Хочу услышать подробности.

– О заседаниях Совета Министров публикуют газеты. Большего не могу тебе сказать и не скажу. – Он встал, понизил голос: – Ты куда сейчас?

Не хочет говорить в кабинете… Прослушивается.

– На Арбатскую площадь, к метро.

– Будь здоров!

Я медленно пошел по улице Воровского. Вскоре Сурков меня нагнал.

– Вот что, Толя… Мы живем в строгое время, – начал он своим ярославским говорком, – а ты, когда вступал в Союз писателей и заполнял анкету, скрыл свое прошлое.

– Что же я скрыл?

– Тебя исключали из партии и судили за контрреволюцию.

– От кого такие сведения?

– Неважно от кого. Важен сам факт!

– Вот что я тебе скажу, Алеша. Я никогда не состоял в партии, и потому меня не могли из нее исключать. Что же касается судимости, то действительно в тридцать третьем году меня, тогда еще студента, комсомольца, выслали из Москвы на три года. Но на фронте, за отличие в боях с немецко-фашистскими захватчиками, с меня Военный трибунал судимость снял, я имею право писать о себе – не судим. Что я на законном основании и написал в анкете. И тот, кто докладывал на Совете Министров…