— Жерар Дюраль, или просто «месье Жерар».

Они зашли в кафе, сели в углу, попросили кофе. Кафе было пусто, хозяин возился за стойкой.

— Почему растерялся, разве никого не ждал? — спросил «Алексей» опять по-французски; и дальше весь разговор они вели на французском.

Ощущение опасности не покидало Шарока. Может выхватить пистолет, застрелить его, потом хозяина и исчезнуть. Пальто и шляпу не снял — наготове сидит, место выбрал напротив окна и плотно закрытой двери (февраль как-никак), сбоку хорошо виден хозяин — все мгновенно проделает.

Не спуская глаз с рук «Алексея», Шарок ответил:

— Я слышал, будто бы Якова Исаковича и всю его группу посадили.

«Алексей» отпил немного кофе, поставил чашку на стол, посмотрел на дверь, Шарок не спускал с него напряженного взгляда и вдруг увидел, что черты его лица вовсе не стерты: хорошо обозначены твердые скулы, как у многих боксеров, немного приплюснутый нос, взгляд не тусклый, а цепкий, пронзительный. Странно, ничего этого Шарок раньше не замечал.

— Мне тогда сунули десятку, — сказал наконец «Алексей», — остальных расстреляли. С Яковом Исаковичем почему-то тянули, сидел в камере смертников, дожидался, это его и спасло. Началась война, «хозяин» спрашивает «нашего»: «А где Серебрянский?» — «Сидит в тюрьме, дожидается расстрела». «Хозяин» говорит: «Что за чушь?» Ну, «наши» быстренько в камеру, вытаскивают Якова и отправляют в санаторий, ему ежовские холуи отбили печень и почки.

Он снова отхлебнул кофе, держит чашку в руке, слава Богу!

— Яков Исакович потребовал вернуть группу, а от нее остался я один. Такую команду уничтожили, погубил разведку Ежов, алкоголик, педераст!

Поразил Шарока не сам рассказ, а откровенность «Алексея», свободно говорит о «хозяине» — товарище Сталине, о «наших» — Берии и Судоплатове… С чего бы это? Не усыпляет ли таким образом его бдительность?!

«Алексей» вдруг усмехнулся:

— На мои руки поглядываешь, решил, я по твою душу пришел?

— А меня за что? — деланно рассмеялся Шарок.

— А меня за что? — сощурился «Алексей».

— Ни за что, конечно, — поспешил согласиться Шарок.

— А вот тебя, между прочим, как раз есть за что.

— Алексей, о чем ты говоришь? — Шарок даже привстал.

— Я тебе назвал свое имя — Жерар.

— Прости, Жерар, я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ты ведь заложил меня, не так ли?

— Я? Тебя?

— Да, ты меня. По делу Седова.

Объяснительная записка, написанная им в Москве, мгновенно возникла в памяти Шарока.