– Все это сплетни. Терпеть не могу такие сплетни!

И обиженный голос Галины Семеновны:

– За что купила, за то и продаю. Люди говорят. С нее-то все и началось.

И Леднев понял, что они говорят о Кате. Он хлопнул дверью. В кухне замолчали. Потом Ирина крикнула:

– Папка, ты?

– Я.

– Иди ужинать.

– Потом, – ответил Леднев и прошел в кабинет.

Он снял пиджак, повесил на спинку стула, прилег на диван.

Сначала он зажег лампу, потом погасил ее – свет резал глаза. Из кухни доносились голос Ирины и короткие ворчливые реплики Галины Семеновны.

Он лежал, закрыв ладонью глаза, потом почувствовал шелест платья, прикосновение.

На ковре, рядом с диваном, на коленях стояла Ирина и смотрела на него. Когда он открыл глаза, она протянула руку и провела ею по его волосам так, как это делала Катя.

– Ты что, Иришка?

Она склонилась к нему.

– Так просто пришла. Ты на меня сердишься?

– За что?

– Помнишь, когда Екатерина Ивановна была у нас, так все нехорошо получилось. И я и Галя… Так все неприветливо.

– Зачем ты это говоришь?

– Она могла обидеться.

– Она не обиделась.

– Потом – помнишь? – я не поехала в Кадницы. Она могла подумать, что я не хочу с ней ехать.

– Нет, Ирина, она не подумала. И ты ни о чем не думай.

– Я не хочу, чтобы вы из-за меня ссорились.

– К чему ты это говоришь? – Леднев снял руку с ее головы.

– Ах, папка, не раздражайся! – Ирина снова приникла к нему. – Ведь я хочу сделать лучше. Хочешь, я с ней поговорю?

Леднев поднялся.

– О чем ты собираешься с ней говорить?

– Ну, скажу… Не знаю… Что тебе надо, то и скажу.

Леднев засмеялся, потрепал дочь по щеке.

– Дурочка ты! Лезешь не в свои дела. Я в твои дела не лезу.

Он встал, поцеловал дочь в голову.

– Ни с кем не надо говорить. Все наладится, все будет хорошо. Скоро навигация, я получу назначение в порт, уеду, ты приедешь ко мне, и мы опять заживем хорошо и весело. Правда?

– Да, да, папочка, – говорила Ирина, – ты не огорчайся. А может быть, все-таки мне позвонить ей?

Глава тридцатая

В первых числах марта Катя получила записку отца.

«Приезжай, Катюша, – писал Иван Васильевич, – а то, может, и не застанешь нашей бабки в живых. Хочет видеть тебя, все время вспоминает…»

До поворота на Кадницы Катя доехала рейсовым автобусом, затем пошла пешком.

На полях среди осевшего, ноздреватого снега темнели на пригорках черные проталины.

По дороге, тоже черной, местами еще твердой, местами уже скользкой, со следами прошлогодней соломы и навоза, расхаживали большие белоносые грачи. Облака отбрасывали длинную, медленно движущуюся тень на дальние леса и деревни. Пахло талым снегом, а в лесу – мокрой хвоей.