Саша прислонился к радиатору своей машины, она была первой в колонне.

— Давайте решать. Деревня Дурное в стороне, придется еще три километра снег разгребать, потеряем время. Сделаем последний рывок, дотянем до Пронска, до МТС. Вьюжит, значит, немец не летает. Через несколько часов доберемся, отогреемся.

— Измучены люди, и обмороженные есть, ни хрена Тонькина мазь не помогла, в деревню надо ехать, — сказал Байков, не глядя на Сашу.

— В деревне никто обмороженным не поможет, а в Пронске больница, и Овсянникова туда доставим, он совсем плох.

— В Пронск надо идти, — поддержал Сашу Чураков. Пользовался любым случаем, лишь бы сказать что-нибудь наперекор Байкову.

— Решили, — заключил Саша, — заправляйтесь до полного бака, и поехали.

Все пошли за ведрами, Чураков задержался возле Саши. Насмешливо спросил:

— Охота тебе за этого армяшку погибать?

— Какого армяшку? — не понял Саша.

— А того самого. — Чураков поднял глаза кверху.

— Он не армянин, а грузин. И не за него воюем. Отечество защищаем.

— Какой сознательный! Отечество защищаем. На себя посмотри — на костыляхне стоишь. Никак не пойму, чего ты на рога пыряешься, рвешься ради чего?

— Чураков, ты из заключения? По-блатному вдруг заговорил!

— Из заключения! Политический со взломом. Знаешь такую статью?

— Ладно, иди заправляйся, а то без горючего останешься.

— Я не останусь. А ты в кабине сиди, пока не врезал кубаря на снегу. Без тебя дорогу найдем.

23

Последний участок дороги оказался очень тяжелым. Особенно в низинах. Разгребали наносы, выталкивали машины, Саша тоже выходил с лопатой — все работают, и обмороженные, и простуженные. У Тони лекарств никаких нет, только йод и бинты — какая на фронте простуда!

Метель крутила не переставая, ветер гнал поземку, жег лицо.

В полдень подошли к самому трудному месту, Саша знал его — овраг с крутыми спусками, на дне замерзший ручей, мост до войны построить не успели, даже спуски не выровняли.

Расчищали долго. И далеко за подъемом расчистили, чтобы не сгрудились машины на той стороне, чтобы брать подъем с ходу. Но особенно не разгонишься, все в колдобинах. Натужно ревели моторами машины, взбираясь по круче, застревали, приходилось подталкивать, на руках выносить, у одного оторвало глушитель, у другого спустил баллон, глохли двигатели, и у Митьки Кузина заглох, он крутил, крутил ручку, потом, обессиленный, приник головой к радиатору, заплакал.