— Не строй, Костя, иллюзий. Все кончено.

У него злобно дернулись губы.

— Нет! Ты обещала подождать, пока я найду комнату. А теперь я остался на улице, мне ночевать негде.

— Неправда. Ты сам сказал: тебе безразлично, где я буду жить, у сестры или у Софьи Александровны. Вещи, что ты мне купил, я оставила, забирай, можешь их проиграть на бильярде, можешь раздарить своим девкам. Так что мы с тобой в расчете.

— Нет, — он скривил губы, — нет, не в расчете, далеко не в расчете. Что ты обо мне сказала Софье Александровне?

— Я? Ничего.

— Врешь!

— Я не вру. Я и рассказала только про накидку, обязана была рассказать, иначе она обратилась бы в милицию и у тебя были бы неприятности. Ей и рассказывать нечего, она все хорошо видит. Ты обещал не приносить домой ружья, а вчера принес. Мне все надоело, и я ушла. А ты поступай, как хочешь.

— Я знаю, как мне поступать, за меня не беспокойся, — мрачно проговорил Костя, — с этой мадамойя рассчитаюсь, она у меня свое получит, кровью будет харкать…

— О ком ты говорить? — не поняла Варя.

— О твоей Софье Александровне, старой стерве, я ей припомню кое-что, она у меня попляшет. «У нас нет закона, одно беззаконие…» И насчет товарища Сталина… У нее, видите ли, сыночка посадили, так она уже поносит наше правительство…

Варя ожидала всего, только не этого.

— Костя, что ты говоришь?! Опомнись!

— Как вы со мной, так и я с вами. Тряпки мне вернула, думаешь тряпками откупиться. Не пройдет!

— Ах ты негодяй! — задыхаясь, крикнула Варя. — Доносчик, вот ты кем оказался. Только попробуй! Ничего ты Софье Александровне не сделаешь, запомни это! Скажешь о ней хоть слово, я подтвержу, что не она, а ты все это говорил, ты, понимаешь, ты. Я единственный свидетель, а поверят мне, а не тебе. Я скажу, что ты оговорил ее из мести, она не позволяла тебе держать в доме оружие, а ты держал на режимной улице. Только шевельни пальцем, только тронь Софью Александровну, я тебя в порошок сотру. И тебе никто не поможет — все эти Рины, Левочки, все тебя продадут.

Она не могла говорить. Гнев, злоба, возмущение душило ее.

— Говори, говори, в последний раз говоришь, в последний, — голос Кости перешел на шепот, — в последний, потому что я сейчас тебя застрелю!

И, как только он это сказал, Варя мгновенно успокоилась. Он держал руку в кармане, у него был револьвер, «Смит и Вессон», он как-то показывал ей, сказал, что револьвер какого-то знаменитого приятеля, он его взял для починки, врал, конечно, всегда врал. Но Варя его не боялась ни чуточки, не застрелит, побоится. И на Софью Александровну не донесет, тоже побоится. Ею овладели лихость, бесшабашность — пусть попробует, пусть!