– Вы понимаете, как ответственно писать о том времени?

Я отлично понимал. Первые послереволюционные годы стали зоной повышенной опасности. Ее вожди, ее деятели уже истреблены. Об этом времени полагается создавать мифы, какие создавал Михаил Ромм в своих картинах. В моей повести мифов не было, была романтика того времени. Но сейчас предпочтительней другая романтика: пятилеток, войны, послевоенного строительства, всего, что связано с именем Сталина. Мне просто повезло: издательству надо отметить 30-летие комсомола.

– Да, я все понимаю.

– Вот и прекрасно, – заключила Дубровина, – потому обязательно учтите замечания редактора, не капризничайте.

Через несколько дней со мной заключили первый в моей жизни издательский договор и выдали аванс. Небольшой. Хватило на несколько месяцев.

При подписании договора Камир сказал:

– Анкет у нас авторы не заполняют. Но автобиография требуется. Напишите и оставьте у секретаря.

Я написал:

...

Сошло!

Моим редактором назначили Бориса Владимировича Лунина, немолодого, опытного – не предъявлял мне требований, которых я был бы не в силах выполнить.

Как-то пришел я в Детгиз, встретил в коридоре Пискунова, он на ходу сухо со мной поздоровался, меня это удивило и насторожило. Сели мы с Луниным работать, и он, со смущением и неловкостью человека, которому дано не слишком приятное поручение, говорит:

– В Детгизе появилась еще одна рукопись о первых пионерах Москвы, написала ее бывшая пионервожатая. Возникла идея объединить ваши рукописи в одну повесть. Автор – жена Генерального секретаря ЦК комсомола Михайлова. Там есть кое-какой интересный материал, – добавил Лунин неуверенно.

Понятно. Согласие на соавторство – гарантия выхода книги и ее официального успеха, отказ от соавторства будет угрожать ее выходу и наградит меня влиятельными недоброжелателями. Но решается и моя писательская судьба: войду я в литературу достойно, прямым путем или держась за плечи жены Михайлова. И я ответил категорическим «Нет!».

– Нет, значит, нет, – с облегчением вздохнул Борис Владимирович.

Через несколько дней я опять встретил Пискунова, он поздоровался со мной весело и доброжелательно. Видимо, мой отказ утвердил его доброе отношение ко мне. Судьба рукописи этой дамы мне неизвестна, ее книга мне не попадалась.