Этими вариантами церемониал не исчерпывался. Было еще два.

Из ящика стола Панферов вынимал бутылку водки, наливал автору полстакана, подвигал блюдечко с печеньем:

– Выпей за успех.

Значит, ты не только автор и друг, но еще «человек журнала „Октябрь“», «свой», «наш» человек, мы тебе доверяем и будем поддерживать.

И, наконец, наивысший разряд.

Голицына (секретарь) приносила из буфета большую тарелку сосисок, две тарелочки, горчицу, хлеб, боржом. И вы с Панферовым распивали бутылку водки. Теперь все! Ты войдешь в состав редколлегии, будешь представлен на соискание Сталинской премии, Панферов выхлопочет тебе квартиру, дачу в Переделкине и на ближайшем съезде писателей выдвинет твою кандидатуру в члены правления.

Вот по этому высшему разряду Панферов меня и принял. Чем я так ему понравился, не знаю.

Привычным ударом дна о ладонь Панферов вышиб пробку из бутылки, мы с ним ее и выпили. Он был выпивоха, и я умел пить, он пьянел, я – нет, сосисок навалом, я хорошо закусил. Панферов почти не ел, рассуждал:

– Кончишь этот роман, сразу начинай другой, тему я тебе даю, как Пушкин Гоголю. Слыхал об этом?

– Конечно, «Мертвые души».

– Молодец, знаешь историю литературы. Мне говорили: простой шофер, то да се, язык ведь без костей. Значит, только тебе, как Пушкин Гоголю. Слушай. Во время войны эвакуировали из Москвы завод в Казахстан. Оборонный завод! Прямо в степь, под открытое небо. И что ты думаешь? Поставили люди станки в степи и начали работать. Пока возводили стены, крышу, они боеприпасы выпускали для фронта. Понимаешь, что за люди были! Какой материал для писателя! Почему не записываешь?

– Я все запомню.

– Запомнишь? Детали! Самое главное в художественном произведении – детали! Кто умел писать детали? А?

– Толстой, думаю.

– Молодец, Анатолий, правильно! И вот я тебе, как Гоголь Толстому, сюжет отдаю. Командировку выпишем, поезжай, посмотри, с людьми поговори…

Захмелел, путались мысли, но продолжал рассуждать:

– В холод, снег, вьюгу… А работали. Кто работал? Женщины наши… Великая русская женщина… Коня на скаку остановит… Все при ней! Как у Рубенса. Рубенса знаешь?

– Знаю.

– Видел у Рубенса женщину? Сразу видно, для чего она создана, – детей рожать! Все при ней! И здесь, и там, всюду, где полагается, есть за что ухватиться. Ядреных баб писал Рубенс, понимал, разбирался…

Его монолог прервала возникшая в дверях Голицына: