— Я об этом кое-что знаю…

— Вот Гитлер и очутился в Смоленске, — злобно сказал Руночкин и махнул рукой. — Не будем сейчас об этом говорить! Слава Богу, ты хоть живой остался! Но рядовой?! Вот что, я тебя сюда перетащу.

— Как так?

— Очень просто. Через Главное управление пошлем вызов в батальон: такого-то немедленно командировать в наше распоряжение.

— И что я буду делать?

— Что хочешь — бригадир, начальник цеха, вот ремпоезд будем оборудовать. — Он показал в окно. — Видишь, тут и железнодорожная ветка есть. Присвоим звание, будешь пока в Москве жить, а там как война повернется.

— Спасибо, Дима, но это не для меня. Присвоить звание? Надо заполнить анкету, указать судимость.

— Сашка, о чем ты говоришь? Теперь только дураки пишут правду в анкетах. Кто проверяет? Проверяльщики попрятались по углам.

— И в Москве слишком много знакомых. Не хочу ходить с оглядкой. Четыре года ходил. Надоело! Теперь все! Война, фронт, нет вопросов!

— Начальник-солдафон лучше? Кто у вас комбат?

— Капитан Юлдашев.

— Не слышал такую фамилию. А помпотех?

— Коробков, воентехник первого ранга.

— Коробков? Венька?

— Имени не знаю.

— Зато я знаю. Воентрус первого ранга. Держится на блате, после института в наркомате бумажки писал, машины в глаза не видел. А сейчас его быстренько переаттестовали, дали звание воентехника.

— В армии такое возможно?

— У нас блат выше Совнаркома. Всюду.

— Теперь понятно, почему он принимал в батальон всякий хлам. А откуда ты его знаешь?

— Борьку Нестерова помнишь?

— Конечно.

— Какую ты на него эпиграмму сочинил? «Свиная котлета и порция риса — лучший памятник на могилу Бориса». Так? Дорого тебе обошлась эта котлетка.

— Дорого, — усмехнулся Саша.

— Борька Нестеров служит в Главном управлении. Он мне про Коробкова и рассказал. Так что в армии неизвестно на кого нарвешься. А тут со мной тебе будет спокойно, в обиду не дам. Подумай. Сам не надумаешь, я за тебя решу: пошлю сегодня рапорт!

— Дима, — серьезно сказал Саша, — я тебя прошу этого не делать. Обещай мне.

— Зря, Саша… Воевать хочешь? Надеешься на фронте восстановить свое доброе имя, искупить вину? Не надейся! Там, — он поднял палец к потолку, — там ничего не изменилось. Наоборот!

— Никакой вины за мной не было и нет, — сказал Саша. — Мне их прощения не надо. И я им не собираюсь прощать. Но я хочу наконец свободы. Там, на фронте, за рулем, я буду знать наконец, во имя чего живу, и если придется погибнуть, то буду знать, за что погибаю. Для меня это вопрос решенный.