— Стряпка я. Где жить-то будешь?

— В Кежме.

— У… — разочарованно протянула она. — Далеко. У нас тут сослатые живут, много.

— Ты бывала в Кежме?

— Не, дальше леса не бегала.

— Медведя не боишься?

— Боюсь. Лонись мы в лес бегали за ягодой, а он как выскочит, ревет, аж дубрава колется. Мы в голос, да и к лодке. Ягоду жалко, а она тяжела, лежуча. Бросили. Он идет не браво, косолапит. Мы веслом пихаемся, а он в воду… Едва на гребях ушли, все ревем, обмираем… Ой, край… Приехали ни по што. Теперь на матеру не ездим, боимся.

Она говорила бойко, посмеивалась и в то же время смущенно прикрывала рот кончиком платка.

— Поедешь со мной в Кежму? — спросил Саша.

Она перестала смеяться, посмотрела на него.

— Возьмешь — поеду.

— А что там делать будем?

— Поживем. Тебе сколько жить-то в Кежме?

— Три года.

— Три года поживем, потом уедешь.

— А ты?

— Чего я? Останусь. Тут все-то так, поживут и уезжают. А может, обангаришься?

— Нет, не обангарюсь.

— Завтра на Сергунькины острова поедем. Айда с нами.

— Зачем?

— С ночевами поедем, — с наивным бесстыдством объявила она.

— Лукешка! — раздался голос с соседнего двора.

— Так поедешь?

— Надо подумать.

— Эх ты, думный-передумный, — засмеялась Лукешка в убежала.

В гробу лежали стружки. Саша хотел их выкинуть, но Борис сказал:

— Нельзя выкидывать, разве вы не знаете?

Саша не знал — первый раз хоронил человека.

Служитель и возчик спустились в погреб, в мертвецкую.

Врач вышел на крыльцо, посмотрел на Сашу тем же суровым взглядом, каким смотрел на умирающего Карцева, и сказал:

— Справка о смерти передана райуполномоченному.

Саша и Борис не ответили — зачем им справка, кому ее пошлют?

Врач не уходил, стоял, смотрел на них. Он был их ровесником.

Служитель и возчик вынесли тело, положили в гроб.

Заколотили крышку. Телега выехала со двора. Сбоку шел невысокий мужик — возница, за гробом Саша и Борис. Проехали длинной сельской улицей, мимо бревенчатых черно-серых изб, свернули на другую, такую же черно-серую, выехали из села, поднялись по косогору к деревянной заколоченной церкви. За ней лежало кладбище.

Взяли лопаты, начали копать. Только сверху земля была мягкая, глубже — твердая, мерзлая, с пластинками льда.

Вот и кончился жизненный путь Карцева, случайного попутчика по этапу. Рабочий «Серпа и молота», комсомольский работник, заключенный Верхнеуральского политизолятора, ссыльный. Прав ли Володя? Что толкнуло Карцева на это? Желание искупить свою вину, доказать искренность своего раскаяния? Может быть, обещали свободу. Или просто слабость?