Теперь они жили в разных районах, и Миронов не видел Лилю. Фаину он на заводе встречал, но о Лиле с ней не разговаривал. Только однажды как бы мимоходом Фаина обронила, что Лиля уехала в Москву учиться.
В пятьдесят втором году работы на ударопрочном полизоле опять приостановились – требовалось серебро, чтобы выложить им аппарат; дать серебро мог только сам Меньшов. Ходатайство о серебре было послано в Москву давно, но ответа не было. Для продвижения этого и других дел завода Миронов выехал в Москву.
Миронову часто приходилось бывать в Москве. Москва вызывала, требовала, запрашивала, запрещала, проверяла, созывала экстренные совещания, требовала по ночам на доклады. Люди садились в самолеты и поезда и прибывали точно в назначенное время. Секретарша открывала тяжелую, обитую дерматином дверь: «Завод номер такой-то ждет». И в ответ из глубины кабинета раздавалось: «Вызову».
Администраторши гостиницы «Москва» знали Миронова. Он не шел у них по главной категории тех «областных товарищей», для которых заранее бронируются номера. Не был Миронов и тем обходительным командировочным, который носит в портфеле плитку шоколада, знает всех по именам и говорит: «Не уйду, буду сидеть всю ночь у ваших ног». Миронов был молод, серьезен, прокален солнцем и широкоплеч. И ему давали номер всегда, иногда сразу, иногда к вечеру. И оттого, что он нравился администраторшам гостиницы «Москва», у него сразу делалось прекрасное настроение, он становился веселым, с удовольствием проходил по знакомым этажам, заглядывал в буфет, в парикмахерскую, на почту, стоял у газетного киоска, здесь его тоже знали, спрашивали, надолго ли приехал.
У себя в номере Миронов вынимал из портфеля мыльницу, зубную щетку, бритвенный прибор, портфель из разбухшего командировочного превращался в умеренно-учрежденческий, и отправлялся в министерство.
Знакомая секретарша докладывала: «Завод номер такой-то прибыл». Миронов слышал «вызову» и отправлялся в коридор покурить и потрепаться с другими «заводами номера такие-то», которые уже слышали свое «вызову» и тоже отправились в коридор покурить и потрепаться с другими «заводами номера такие-то». Все были знакомы, вместе когда-то учились или работали, ездили друг к другу на заводы, часто ругались, иногда сутяжничали, но были спаяны, как люди, отдающие жизнь одному делу. Миронова знали все, он был битый-перебитый, приказы с выговорами ему рассылались по всем заводам. Но все понимали, что он делает, и следили за тем, что он делает.
Его окружали, расспрашивали, поддразнивали, но он видел за этим интерес к своей работе. Его настроение становилось еще более приподнятым, хотя он и знал, что скоро начнутся его мытарства в бесконечных министерских кабинетах, где отказать может каждый, а разрешить должны все.
В этот свой приезд Миронов сравнительно быстро протолкнул заводские дела, и только вопрос с серебром не был решен. В главке надеялись получить резолюцию Меньшова через два дня. Как ни торопился Миронов домой, на завод, он решил подождать эти два дня: возвращаться на завод без серебра он не мог, без серебра нет установки, нет ударопрочного полизола.
Надежда встретить Лилю не покидала Миронова. Иногда на улице ему казалось, что идущая впереди девушка – Лиля. Он обгонял ее, оборачивался – это была не Лиля. И тогда он решил зайти к ее сестре Вере. Веру он не знал, знал ее имя-отчество – Вера Петровна, знал фамилию мужа, известного молодого ученого.
Миронов поехал на Большую Калужскую по адресу, полученному в справочном бюро.
Дверь ему открыла Вера. Миронов сразу догадался, что это она: такие же, как у Лили, голубые глаза, льняные волосы, только ниже ростом, немного поблекшая, изящная, интеллигентная.
– Здравствуйте, – сказал Миронов, улыбаясь, – я из Сосняков.
Тревожная тень пробежала по ее лицу. Она пропустила Миронова в комнату и стала в дверях.
– Моя фамилия Миронов.
Она сразу успокоилась.
– Я вас знаю. Присаживайтесь.
Комната была обставлена модным по тому времени тяжелым темно-коричневым гарнитуром – низкий, во всю стену сервант, застекленные книжные полки, квадратные кресла чешского или немецкого происхождения.
Окна выходили во двор, в комнате было темно, и оттого и сервант, и журнальный столик, и кресла, и книжные полки, и книжные корешки казались еще темнее.
– Вы надолго в Москву?
– Завтра уезжаю.
Оттого, что он просто так, без особенного дела, без предупреждения, без звонка явился в чужой, незнакомый дом, Миронов чувствовал себя неуклюжим и назойливым провинциалом. Подыскивая оправдание своему приходу, он сказал:
– Мы с Фаиной Григорьевной работаем на одном заводе, раньше жили в одном доме, вот и решил зайти. Может быть, вы хотите что-либо передать?
Она слегка, едва заметно пожала плечами:
– Особенно ничего. Лиля уехала к маме.
– Как у нее с институтом?
– Год она пропустила, не решила, в какой подавать. Может быть, в этом году поступит, хотя всюду конкурс.
– Лиля не скоро вернется?
– Я не знаю.
– Передайте ей привет из родных Сосняков.
– Спасибо, передам, – что-то грустное и тревожное опять промелькнуло в ее лице, – я их совсем не помню, Сосняки.
Выйдя на улицу, Миронов оглянулся… Новый академический дом, бдительный лифтер в подъезде, академическая дама в кружевной гипюровой блузке… И нет уже, наверно,
той Лили, Лили в ситцевом платье, с билетами в руках, Лили, печально смотрящей на горящий барак… Нет уже, наверно, этой Лили.
На следующий день Миронов явился в главк. Начальник главка не был таким веселым и радушным, как вчера. Он строго посмотрел на Миронова и протянул ему ходатайство завода о выделении серебра. На углу рукой Меньшова было написано: «А золота вам не требуется?!»
Предыдущая Следующая
